Роковой октябрь: сто лет большевицкого переворота

[Владимир М.]

100 лет назад большевики в Петрограде брали власть. А чем же тогда жил Харьков? Заметил ли он происшедшее? Когда его жители поняли, что живут совсем в других реалиях?

 

Немного истории

В Харькове в выборах в городскую думу 9 июля 1917 года участвовали 13 политических партий и блоков. В гласные про­шли эсеры (46,4% голосов, 54 места), кадеты (13,5% голосов, 16 гласных), меньшевики (13 портфелей гласных), большевики (11 гласных). Руководство города стало «двухголовым»: функции «городского головы» были поделены между самим головой Сергеем Стефановичем и председателем городской думы Яковом Рубинштейном.

 

Параллельно с думой существовал и совет. Большинство и в совете, и в думе принадлежало эсерам и меньшевикам. Однако в августе совет избирает своим председателем большевика — Павла Кина. Н. Валентинов в 1919 году так описывал его: «Косноязычный, говорил он не совсем складно, простым рабочим языком, но дельно, убежденно. Лицо характерное, выразительное, энергичное. Видно, что перед вами человек железной воли, который не остановится ни перед чем».

 

Если в столицах социалисты всех мастей не ладили между собой, то в Харькове они успешно сотрудничали — вместе вводили на предприятиях 8-часовой рабочий день, занимались распределением продуктов и поддержанием порядка на улицах, ведь временное правительство распустило полицию «по просьбам трудящихся».

 

Наличие общего дела отодвигало межпартийные противоречия на театральные подмостки. Именно на сценах харьковских театров и клубов проходили лекции, выступления и дискуссии, и харьковцы не только с удовольствием посещали такие заменители спектаклей, но и платили деньги за вход. Если бы Кину или его партийному товарищу Артему (Сергееву) кто-то сказал, что девяносто лет спустя платить станут за участие в митингах, они бы рассмеялись в лицо.

 

Только хроника

Вот лишь несколько событий тех дней, которые находились в поле зрения местной прессы. Еще 16 (29) октября Общее собрание полкового и ротных комитетов большевизированного 30-го запасного полка, расквартированного в Харькове, громогласно предложило свои услуги 2-му Всероссийскому съезду Советов для захвата власти. Заводской комитет Харьковского паровозостроительного завода потребовал от заводоуправления согласовывать все заказы продукции с комитетом.

 

День спустя харьковское правление союза «Металлист» наябедничало на одного из лидеров местных меньшевиков, председателя городской думы Я. Рубинштейна комиссару труда Донецко-Криворожской области. Согласно этой жалобе между союзом и Рубинштейном произошел конфликт из-за недоплаты заработка металлургам. В результате конфликта забастовали 13 рабочих.

 

18 (31) октября уполномоченный председателя Особого совещания по Харьковскому району направил послание Харьковскому губернскому комиссару: «Только что мною получено сообщение, что директор Строительного общества «Леон-Монуайе с сыном» г. Фричеро, производящий постройку всецело работающего на оборону завода Франко-русского общества, арестован в конторе общества (ст. Основа, Северо-Донецкой железной дороги) рабочими, вследствие отказа удовлетворить требование повышения заработной платы. Прошу принять меры к освобождению г. Фричеро и о результатах не откажите мне сообщить».

 

3 ноября уполномоченный председателя Особого совещания по Харьковскому району доложил Харьковскому губернскому комиссару: «Сегодня арестован рабочими владелец завода А. Шпильберг. Прошу принять меры к немедленному освобождению его и о последующем уведомить. Завод А. Шпильберга помещается рядом с заводом ВЭК». Ныне это территория ХЭМЗ.

 

5 ноября Петроградское телеграфное агентство передавало из Харькова: «Съезд представителей воинских частей Харьковского гарнизона обратился к Совету рабочих и солдатских депутатов с требованием издать приказ о переходе Харьковского гарнизона в ведение Военного совета при Совете рабочих и солдатских депутатов и о неподчинении приказам начальника гарнизона ген. Курилки».

И только 9 ноября небольшевистские социалисты Харькова поняли, что же произошло в столице. Меньшевики и правые эсеры создали «Комитет спасения революции» в защиту Временного правительства. Как сообщала газета «Донецкий пролетарий», «Военно-революционный комитет, в большинстве своем настроенный примиренчески, не принял никаких мер против этого штаба контрреволюции и в конце концов вступил с ними даже в переговоры и контакт».

 

На заседании Харьковского Совета рабочих и солдатских депутатов, состоявшемся 10 ноября, была принята резолюция, в которой говорилось, что «Харьковский Совет рабочих и солдатских депутатов приветствует свержение рабочими, солдатами и матросами правительства буржуазно-контрреволюционного, возглавлявшегося Керенским; приветствует все резолюции, принятые 2-м съездом Советов, и признаёт выбранный им ЦИК законным органом».

 

12 ноября в Харьков из революционного Петрограда вернулся Артем-Сергеев, который в тот же день потребовал от Харьковского Совета взять всю власть в городе. Совет, вопреки требованиям большевиков подчинить «революционную девятку» (исполком Военно-революционного комитета) Совету, принял эсеровско-меньшевистскую резолюцию, требовавшую признания этой «девятки» «правильной формой власти».

 

В тот же день конференция заводских и ротных комитетов Харькова, митинги рабочих харьковских заводов «Гельферих-Саде», ВЭК и др. приняли резолюцию идентичного содержания: «Мы требуем, чтобы вся власть перешла только в руки Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, а не в образованные какие-то другие органы, превращающиеся в бессильные говорильни».

 

Когда большевики захватили власть в Петрограде, в жизни нашего города поначалу мало что изменилось. Кин (вскоре оставил пост председателя совета в пользу Артема и стал его замом) мирно делил власть с городским головой-эсером Стефановичем. Однако из центра приходили все более жесткие директивы. 3 ноября (по ст. стилю) исполком совета вынужден был согласиться на проведение перевыборов депутатов там, где это потребуют рабочие и солдаты. На тех заводах, где они состоялись четыре-пять дней спустя, большевики победили.

 

Глазами харьковских девочек

А как же воспринимали те события харьковцы, особенно молодые? Сохранился и издан дневник гимназистки Марии Вишневской, которой тогда было 16 лет. У нее было в голове совсем иное. На балу во 2-м реальном училище она познакомилась с Юлием Шмидтом и радостно записала: «Как странно, как странно и хорошо! Я не могу, не умею рассказать все по порядку, но верю, верю в любовь, быть может, люблю сама… Сразу, с первой встречи… — Милый!» День спустя она не нашла на концерте своего нового возлюбленного и… тут же разлюбила его, записав в дневнике: «Не был на концерте. Не пришел. Огорчена? — Нет. Безразличен стал, не нужен и чужд. Обыкновенный юноша и только».

 

2 ноября М. Вишневская писала в дневнике о прогулке по городу: «Были сумерки зимние, предпраздничные, плыли в воздухе звуки колоколов и так хотелось проникновенных, вдумчивых тихих слов, и длинная аллея в огороде навевала хорошую грусть… Так хочется весны, солнца, теплого солнца и много, много цветов. И еще покоя».

 

А вот запись от 9 ноября: «Я мечтаю поступить в «Союз искусств», чтобы заняться балетом и гимнастикой. Мама настаивает на живописи. Но ведь у меня же нет никаких, совсем никаких талантов, даже способностей нет… Небо в сумерках было сегодня такое странное, настороженное и ожидающее…» Похоже, небо понимало ситуацию лучше юной гимназистки…

 

А вот как вспоминала те дни воспитанница харьковского института благородных девиц Татьяна Морозова: «Между тем революционные события… не могли не отразиться на жизни института. Но институт продолжал существовать, он жил, сохраняя свой порядок. Если теперь всмотреться в даль прошлого, то поражаешься сочетанию устоявшихся традиций в жизни института, своего рода инерции его существования и неизбежного воздействия на его быт общественных потрясений.

 

29 октября 1917 года я писала бабушке, жившей под Екатеринославом: «Родная и дорогая моя бабуся! Как ты поживаешь? Как твое здоровье? Я и Ната пока здоровы. Отметки у меня ничего.

 

У нас ужасное происшествие: зарезали нашу экономку 19-го ночью. Ужасно. Трое каких-то забрались к ней в комнату, обокрали и зарезали. Служили панихиду».

 

Письмо писано после Октябрьской революции, но о ней ни слова. О ней мы просто слыхом не слыхали. А местное событие, весть о котором принесли нам утром дортуарные девушки, взволновало нас как потрясающее событие. Теперь оно воспринимается как знак наступавших общественных бурь.

 

Между тем понемногу стала нарушаться строгая и привычная упорядоченность дня. Все чаще мы простаивали минут десять — пятнадцать на лестнице при спуске в столовую: не был готов обед.

 

Но самое разительное, что давало себя знать порой весьма мучительно, был голод. Мы стали голодать. В письме к бабушке от 9 ноября 1917 года я прямо писала: «Есть хочется безумно. Теперь нам дают по одному кусочку хлеба. В прошлом году кто сколько хотел, столько и брал. В начале этого года давали по два, а теперь по одному».

 

И так жили не только девочки из хороших харьковских семей. И их родителей, и братьев, и слуг, и соседей революция рано или поздно настигла.

 

https://timeua.info/p...azad-09562.html