25 июля - день памяти Владимира Высоцкого

[wrobel]

В этот день 1980 года умер Владимир Семенович Высоцкий.

[Neta]

Продолжение будет?)

[Марион]

Песни-то хоть любимые какие?

[Владимир М.]

Продолжение будет?)

Раз умер, какое может быть продолжение? Все закончилось.

[Владимир М.]

https://catholichurch.ru/index.php/topic/449-%D0%B2-%D0%BF%D1%80%D0%B5%D0%B4%D0%B4%D0%B2%D0%B5%D1%80%D0%B8%D0%B5-%D0%B4%D0%B0%D1%82%D1%8B/page__hl__%D0%B2%D1%8B%D1%81%D0%BE%D1%86%D0%BA%D0%B8%D0%B9__fromsearch__1

[Neta]

И, улыбаясь, мне ломали крылья,

Мой хрип порой похожим был на вой,

И я немел от боли и бессилья

И лишь шептал: «Спасибо, что живой».

 

"Все мы в какой-то период нашей жизни страдаем от слухов... Несколько раз я уже похоронен, несколько раз уехал, несколько раз отсидел, причем такие сроки, что еще лет сто надо прожить… Одна девочка из Новосибирска меня спросила: "Правда, что вы умерли?" Я говорю: "Не знаю".

[Neta]

 

25 июля 1980 – дата, о которой знают все. И чем дальше она отодвигается, тем становится значительнее.

 

Он ничего не оставлял на завтра – всё сегодня, сейчас, в эту секунду. Работал каждый раз так, чтобы сразу и сполна рассчитаться со зрителями. И ни одной недоброй интонации – ни в творчестве, ни в общении. Бывал резок, но злобствующим не был, да и не мог быть. В нём не исчезала доброта.

Люди, которые Высоцкого живьём не знали, считали его великаном, богатырём. Перед началом одного из премьерных спектаклей «Десять дней…» актёры исполняли пролог среди зрителей в фойе: Золотухин с гармошкой, Высоцкий с гитарой, Шаповалов с балалайкой, поют частушки – это уже было начало действия. А Высоцкого тогда, во второй половине 60-х годов, мало кто знал в лицо, потому зрители показывали на могучего Шаповалова: «Высоцкий, Высоцкий!». Шаповалов тычет пальцем в его сторону: «Вот он! Вот Высоцкий!» Не верили. «Этот?! Этот шибздик?! И такая мощь из его глотки?!» Шаповалов комментирует: «Да, милые мои! Разве рост определяет поэзию? Не рост, а сила духа человеческого определяет. Талант, дух – вот что определяет силу и мощь человека».

 

«Для меня оказался неожиданным его внешний облик, – вспоминает адвокат Генрих Падва. – Судя по голосу с плёнок, фотографиям, он представлялся крупным, сильным мужиком, может быть, отчасти нарочито простоватым. А увидел я человека небольшого роста, худого, модно одетого».

 

Иван Дыховичный о том же – несоответствии голоса и облика Высоцкого: «Володя был не похож в жизни на то, что он писал и пел. И в этом ничего удивительного. Он был объёмный человек. Володя не был персонажем из своих песен и стихов. Моё человеческое впечатление от него – маленький, коренастый, крепкий, хулиган. Именно – хулиган. И тем он мне был более близок и приятен. А сюсюкающим интеллигентом с интонацией заезжего критика – таким Володю я себе не представляю. Он человек жизненный и очень, скажем так, бытовой».

 

Борис Аркадьевич Диодоров характеризует его: «Было время, когда мы общались практически каждый день, тогда я хорошо изучил Володю. Он бывал очень разным. Мог быть нежнейшим, а через некоторое время вдруг становился жестоким, а бывал трогательно заботливым – ну, просто до слёз». Нежный бандит, как сказала бы Ольга Яковлева.

 

Иногда обескураживающе злой в поступках, в реакции на поступки других. Кинооператор Анатолий Заболоцкий вспоминает: «Мы с Володей хорошо посидели в Доме кино. Володя говорит: «Давай я отвезу тебя». А жил я в Свиблово – не ближний свет. Едем. Ночь. Москва пустая. На проспекте Мира Володя тормознул – и как нас начало крутить! Я сильно испугался. Довёз он меня до дома, я говорю: «Володя, больше я с тобой никогда не поеду». Короче, поругались. Больше мы с ним не разговаривали. После этого только один раз я его видел. Сидим с Виталием Шаповаловым в Доме кино. Я спиной к выходу, раскачиваюсь на стуле. Появляется Володя. Мимо меня проходит – как пнёт по стулу! И ушёл, не сказав ни слова».

 

Золотухин дал характеристику натуры Высоцкого: глаз и интонация, с которой это произносилось, были такими, что возражать далее было бесполезно – мурашки пробегали по телу. Сила его характера была такова, что физически можно было ощутить. Играф Иошка имеет по этому поводу наблюдение: «Другой человек должен что-то несколько раз повторить, чтоб его поняли. Даже если это просто «нет» – надо десять раз повторить. А Высоцкий один раз скажет «Нет!» – и всё, всем понятно, что это действительно «нет», больше повторять не надо. Даже эмоции никакие не нужны, всё уже есть в его голосе».

 

Он был благороден, широк, добр, великодушен. Леонид Филатов приводит пример: «Володя был трогателен во всем. После спектакля попросил нескольких артистов остаться: «Ребята, помогите, западные немцы снимают кусок из «Гамлета» – телевизионщики, киношники... Помогите». Остались после спектакля – норма, абсолютная норма, о чем речь? Но закончилась съёмка, Володя припёр какие-то книжки, которых не достать, – заранее побеспокоился, в «Берёзке» купил... «Тебе – вот это, тебе – вот это... Спасибо огромное, ребята...» Как будто мы что-то выдающееся сделали...»

 

Геннадий Полока приводит сравнение двух характеров: «Над сценарием «Зелёного фургона» Володя работал с Шевцовым. Они были очень разными людьми. Шевцов мизантроп. В советской жизни он не видел вообще ничего светлого, один мрак. Высоцкий отличался другим. Даже в трагическом он видел какие-то человеческие стороны. Если бы он пел только о страданиях и тоталитарных безобразиях, он бы не имел такого успеха. Лирический герой Высоцкого обаятелен, человечен, здоров, способен любить».

 

Художник Эдуард Дробицкий дополняет: «Когда он не хотел с кем-то общаться, то смотрел на человека исподлобья. Таким я его и написал – это был его коронный взгляд. Так он смотрел до момента, пока не поймёт, что за человек перед ним. А если человек становился ему ясен, тогда становился совсем другим, расслаблялся, шутил. И терпеть не мог, когда кто-то запанибрата, по плечу хлопает: «Поехали с нами, Володя! И Марину привози!» Тут он мог и взорваться».

 

И ещё дополнение – Леонида Филатова: «Он бывал жесток и даже беспощаден к людям, которых не любил, которых считал, в общем, некачественными, и высказывался очень резко».

 

Высоцкий – это тысяча характеров. В нём просматриваются все сыгранные им роли. Или наоборот: он во всех ролях – в дон Гуане, в Бруснецове, в Глебе Жеглове, даже в примитивном водиле Володе из фильма «Карьера Димы Горина».

 

Можно и так сказать: он прожил тысячу жизней человека с тысячью характеров.

История его жизни потому и тревожит людей, интригует, что невозможно определить: кто он на самом деле? Высоцкий – больше, чем актёр, сложнее, чем певец, объёмнее, чем поэт, он стал символом русского человека – со всеми его великолепными достоинствами и всеми горестными несчастьями. Он выразил состояние народа – и того, который был при его жизни, и того, который остался после него, выразил даже человека наших дней. И быть может, выразил русского человека, который будет через столетие.

 

Высоцкий – тот, кем многие хотели бы быть, ну или казаться. Многосторонним человеком с неуловимым характером. Человеком, который не приемлет любую иерархию.

 

У него напрочь отсутствовало чувство меры. Он ненавидел ограничения, запреты, границы. Достаточно было сказать ему: это запретная зона – и у него возникала к этому непреодолимая тяга. Артур Макаров определил: «Он был самый обычный человек, лёгкий, весёлый, общительный, с очень ясными глазами. Правда, до определённого момента, когда он сталкивался с тем, что его не устраивало, – тогда глаза его становились жёсткими и прозрачными».

 

Высоцкий не способен был найти удовлетворение в единственной жизни. Поэтому он пытался прожить несколько судеб одновременно, будь они реальными или вымышленными. Он и символ трагедии человека, который жаждал вырваться из своих телесных оков, но даже такой могучей натуре, как он, это оказалось не под силу. Он, несмотря на то, что рвался из всех сухожилий, понимал, что ограничен смертным пределом – и снизу лёд, и сверху лёд. Как и всем тем, кто достигает такого прозрения, ему была ненавистна мысль о собственной смертности. И он лишь быстрее бежал к тому, чего так боялся, потому что хотел всего и сразу.

 

Николай Андреев. "Жизнь Высоцкого".

[Neta]

 

Бродский и Высоцкий. Как это было...

 

"Однажды Бродский выступал в Бостоне, - рассказывал мне Богуславский. - После выступления я спросил его, не сможет ли он припомнить надпись, сделанную им на книге, подаренной Высоцкому. " Я помню ее дословно, - ответил Бродский.- Я написал: "Лучшему поэту России , как внутри ее , так и извне".

(Марк Цыбульский, "Высоцкий в США")

 

"...На следующий день у нас назначена встреча с Иосифом Бродским - одним из твоих любимых русских поэтов. Мы встречаемся в маленьком кафе в Гринвич-Виллидж. Сидя за чашкой чая, вы беседуете обо всем на свете. Ты читаешь Бродскому свои последние стихи, он очень серьезно слушает тебя. Потом мы идем гулять по улицам. Он любит эту часть Нью-Йорка, где живет уже много лет. Становится прохладно, и ты покупаешь мне забавную шапочку - чтобы не надуло в уши. Улица, по которой мы идем, кажется безмятежно-спокойной, но Бродский говорит, что ночью здесь просто опасно... Продолжая разговор, мы приходим в малюсенькую квартирку, битком забитую книгами, - настоящую берлогу поэта. Он готовит для нас невероятный обед на восточный манер и читает написанные по-английски стихи. Перед тем как нам уходить, он пишет тебе посвящение на своей последней книге стихов. От волнения мы не можем вымолвить ни слова. Впервые в жизни настоящий большой поэт признал тебя за равного. Сколько же лет ты ждал этого? Ты всегда считался автором-исполнителем , в лучшем случае бардом, менестрелем. Но о твоей причастности к поэзии просто не было речи. Официальные поэты - Евтушенко и Вознесенский - с удовольствием общаются с тобой, но снисходительно улыбаются, когда ты приносишь им свои стихи: "Не стоит рифмовать "кричу - торчу". Много раз они забирали с собой твои стихи, обещали их напечатать, но так ничего и не сделали.

 

<...>

Что до "почета" - вот ведь признал тебя за равного лучший из живущих ныне поэтов! У тебя в глазах счастливые слезы. Книгу эту ты будешь показывать каждому из гостей, она всегда будет стоять на почетном месте в твоей небольшой библиотеке. И я буду тихонько улыбаться, глядя, как ты часто перечитываешь посвящение, произведшее тебя в сан поэта"

(Марина Влади, "Владимир или Прерванный полет")

 

Фото Л. Лубяницкого. Нью-Йорк, 1977 г. Квартира М. Барышникова.

[Марион]

Как хоронили Высоцкого