Честертон. Суеверие развода

[Neta]

 

В Москве представлено русское издание «Суеверия развода» К.Г. Честертона

 

Презентация первого русского издания книги знаменитого британского писателя Гилберта Честертона «Суеверие развода» состоялась 28 сентября в Культурном центре «Покровские ворота».

 

Сборник статей, опубликованных в Англии 100 лет назад и посвященных теме христианского брака, представили издатели и переводчики. Книга увидела свет благодаря совместным усилиям содружества «Артос» (Москва) и «Христианской библиотеки» (Нижний Новгород).

 

Публицист Сергей Чапнин, сопредседатель содружества «Артос», обратил внимание на парадокс: в российской православной среде часто считается, что Честертона читают «либералы», тогда как писатель «выступает с консервативных и даже ультраконсервативных позиций», защищая то, что в наше время принято причислять к «традиционным ценностям». «Суеверие развода» написано сто лет назад, когда в политических кругах Англии началось движение за упрощение процедуры развода. «Статьи были адресованы светской аудитории, поэтому в них прежде всего речь идет не о религиозном характере брака, но рассматриваются его социальные, исторические и практические аспекты», – отмечает в предисловии протоиерей Владимир Хулап, проректор СПбДА.

 

 

Подготовка русского издания этой книги необычна: американец Адам Строк, для которого Честертон стал «наставником в вере», в течение 5 лет руководил работой своеобразного переводческого семинара, в рамках которого несколько переводчиков обсуждали все оттенки особого честертоновского стиля и возможность донести его мысль до русскоязычного читателя, консультировались в процессе работы с американским Честертоновским обществом. Русское издание снабжено сносками и комментариями, которые позволяют понять исторический и культурный контекст, в котором она появилась. Адам Строк сказал на презентации, что статьи Честертона – не столько о разводе, сколько о сущности брака, который он защищает, «разоблачая корни безумия».

 

«Книга эта устарела, – удивила присутствующих редактор русского перевода София Анджапаридзе, но добавила: — Как может устареть пророчество». «Здесь все – о нашем времени, но мы уже не воспользуемся советами Честертона», – сожалеет она. По ее словам, два ключевых понятия раскрывают смысл новой книги. Это латинское virtus, в котором заключена и добродетель, и смелость одновременно. «Это мужество особого рода – Честертон был идеалистом и рыцарем, он выходил против огромной государственной машины, которая решила избавиться от традиции, объявляя институт брака устаревшим». Второе понятие – «непрерывность» жизни не только личной, но и жизни поколений в истории. В этом контексте каждое событие, разрушающее брак, «не имеет обратного хода», оно отражается на непрерывной жизни всей семьи и ее потомков. «В его словах о любви звучит столь высокая нота, что не каждому удается ее расслышать, а тем более — повторить. Трудно дотянуться до этого звука волшебной чистоты», – сказала редактор о Честертоне.

 

О «высокой ноте чистоты» в текстах Честертона говорил также издатель и редактор Егор Агафонов. По его словам, Честертон производит впечатление «наглого (душевного) здоровья»: «Мы привыкли, что наша душевная и духовная жизнь очень сложна, мы себя извиняем, у нас множество причин не быть совершенными. И тут приходит Честертон и говорит: «Разводиться нельзя!» – «Но почему?» – «Дал слово – держи!» – «Нет, это уже слишком!» – «Нельзя – и все!» Так можно представить диалог современного читателя с Честертоном, полагает издатель. Читатель будет сопротивляться, он вряд ли «почерпнет в книге практические аргументы в поддержку семьи» – слишком многое изменилось за 100 лет. Но ценность статей Честертона в том, что они не только о браке и разводе, они – «о человеке как таковом», о его «царственной свободе быть верным своему слову», отметил Е. Агафонов.

 

 

Мария-Франциска Чепайтите, дочь Натали Леонидовны Трауберг – первой переводчицы Честертона на русский язык, рассказала о создании русского Честертоновского общества в 1974 г. Организация была неформальной, в нее входили «6 взрослых, девочка и кот» (последний был выбран председателем). Среди отцов-основателей были Сергей Аверинцев, Юлий Шрейдер, братья Муравьевы. Через 20 лет это шутливое общество было преобразовано в Честертоновский клуб, в который были приняты православный священник Георгий Чистяков, католический священник Евгений Гейнрихс, поэты Томас Венцлова, Тимур Кибиров и другие. Почетный председатель Клуба Н.Л. Трауберг разработала критерии для кандидатов: «Член Ч. клуба либо пишет, либо проповедует, а иногда делает и то и то сразу; Член Ч. клуба похож на персонажа Г. К. Честертона.; член Ч. клуба несерьезно относится к себе и своему творчеству».

 

Адам Строк отметил, что Честертон был необыкновенно плодовитым писателем: он написал около 100 книг и неисчислимое количество эссе (он писал каждый день по одному в течение 15 лет). Однако на русский язык переведено менее 10% книг и менее 1% эссе («Это как если бы Пушкина знали только по «Капитанской дочке»). Участники презентации выразили надежду, что и другие сочинения «защитника веры», как назвали Честертона после кончины, будут изданы на русском языке. «Надеюсь, работа с наследием Честертона не остановится, оно необозримо», – сказал Егор Агафонов.

 

Юлия Зайцева

 

Источник

[Neta]

 

Гилберт Кийт Честертон (англ. Gilbert Keith Chesterton; 29 мая 1874, Лондон, Англия — 14 июня 1936, Биконсфилд (англ.), Англия) — английский христианский мыслитель, журналист и писатель конца XIX — начала XX веков. Рыцарь-командор со звездой ватиканского ордена Святого Григория Великого (KC*SG).

ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ «Суеверие развода» Гилберта Кийта Честертона

 

Бесполезно говорить о реформе, не упомянув о форме. Приведу пример на свой собственный вкус: для меня нет ничего прекраснее и удивительнее окон. Окна волшебны независимо от того, выходят они на морские просторы или в палисадник. Окна причастны великой тайне и парадоксу свободы и ограничения. Но если я, повинуясь своим пристрастиям, стану неограниченно увеличивать число окон, то в конце концов стен не останется вовсе. Более того, окон не останется тоже, ибо окно создает картину, служа ей обрамлением. Моя роковая ошибка имеет очень простое объяснение: я захоте­л, чтобы у меня было окно, но не подумал о том, хочу ли я, чтобы у меня был дом. В наше время можно услышать множество призывов к защите света и свободы, символами­ которы­х могут считаться окна.

 

Нам много говорят о просвещении, условности домашнего очага, свободе от брачных уз. Многие совершенно не заинтересованные в этом лично люди, приводят казалось бы разумные доводы в пользу развода как способа обретения личной свободы. Но в своих рассуждениях и журналисты, и общество в целом попадают в ту же логическую ловушку, в которой бы мог оказаться и я: неограниченное увеличение числа окон грозит исчезновением стен. Эти люди ратуют за разводы, не задаваясь вопросом: хотят ли они брачного союза? Ведь чтобы развестись, необходимо сначала соблюсти определенные формальности, т. е. вступить в брак. И если мы не раскроем прежде суть самого первоначального действия, то уподобимся тем, кто взялся обсуждать стрижки для лысых или очки для слепых. Развестись — буквально означает расторгнуть брак. И бессмысленно пытаться отменить некое действие, не будучи уверенным, совершено ли оно.

 

В девяти случаях из десяти нет совета хуже, чем поддаться первому порыву. Особенно, если он дается в ситуации, когда человек сталкивается с определенной проблемой. Люди, принявшие сей совет, поступают уже не как люди, а как мыши, грызущие все, что попадается у них на пути. Человек подобно мыши может нанести вред всему, чего не понимает. Наткнувшись на препятствие, он рассматривает его как досадную помеху. Но эта помеха может оказаться колонной, которая держит свод над его головой. Он прикладывает недюжинные усилия, чтобы устранить препятствие, а в результате препятствие устраняет его, а заодно и многое другое, гораздо более важное, чем он сам. Подобный прагматизм, наверное, самое непрактичное, что можно представить себе в нашем крайне непрактичном мире. Люди зачастую резко возражают против неконструктивной критики. Но такая критика плоха не тем, что она неконструктивна, а тем, что она, по сути, вовсе не критика. Это разрушение без созидания, попытка разобрать по гаечкам сложную машину, не зная, для чего она предназначена. И если кто-то возьмется управлять смертельно опасной машиной, нажимая первые попавшиеся кнопки, то скоро познает все изъяны такой незадачливой философии. Точно так же масса современных мужчин и женщин, исключая немногих искренних и вдумчивых критиков, рассуждает и пишет о браке, уподобляясь армии мышей, грызущих все без разбора.

 

Когда такие реформаторы призывают разрешить разводы в случае отсутствия супруга в течение трех лет (этот срок определен на основании законов, принятых после Первой мировой войны), они вряд ли могут логично объяснить, почему период отсутствия должен составлять именно три года, а не три месяца или три минуты. С таким же успехом некто мог бы потребовать у продавца три фута собаки, не представляя себе, как выглядит всё животное целиком, от носа до хвоста. В этом и заключается самое главное, что можно сказать о подобных реформаторах брака: они ничего в нем не смыслят. Не понимают, что такое брак, для чего он необходим, не понимают его сторонников. Они не присматривались к браку, даже состоя в нем. Зато они делают то, что первым приходит в голову: расковыривают дно лодки, будучи уверены, что копают землю в саду. А вопрос, с чем они имеют дело, с садом или лодкой, кажется им отвлеченным и надуманным. Они не осознают ни того, сколь велика идея, на которую они покушаются, ни того, сколь ничтожны дырки, которые они в ней проделывают.

 

Так, сэр Артур Конан Дойл, человек весьма разумный в других вопросах, утверждает, что против развода существуют только «тео­логические» аргументы, основанием которых служат всего лишь «некоторые места» из Библии. Это все равно, что утверждать, будто вера в братство людей основана лишь на Биб­л­ии, согласно которой все люди — дети Адама и Евы. Миллионы сельских жителей и простых людей во всем мире воспринимают брак как нечто нерушимое, хотя книг и в глаза не видели. Значительное число более современных людей, особенно в США, воспринимают развод как общественный недуг, опять-таки не основываясь ни на каких литературных источниках. Совершенно ясно, что для всех них идея брака священна. То же справедливо и в отношении идеи всеобщего братства. Нет никаких сомнений, что по внешним признакам супружеская чета — не единое четвероногое существо. Столь же очевидно, что Падеревский и Джек Джонсон — не близнецы и вряд ли вместе играли на коленях своей матери.

 

Но здесь нам следует сделать одно важное замечание. Верно следующее: если бы нонсенс, высказанный Ницше или другим подобным ему софистом, привел бы современную культуру к тому, что стало бы модным отрицать братский долг по отношению ко всем людям, то вполне возможно, людьми, все еще придерживающимися идеи братства, оказались бы как раз те, в чьих священных книгах говорится об Адаме и Еве. Допустим, некоему прусскому профессору посчастливилось сделать открытие, что немцы и «меньшие» народы имеют своими предками двух настолько разных обезьян, что их нельзя никак признать родными братьями и даже едва ли двоюродными. И вот этот профессор, уходя вглубь времен, отсекает, словно топором, ветвь за ветвью, повторяя поведение Каина, приговаривая уже не: «Разве я сторож брату своему?», а: «Разве он мне брат?». Представьте, что такая вот высокая философия топора стала преобладать в университетах и культурных кругах, как это уже случалось и с более глупыми идеями. В этой ситуации, вероятно, именно христианин — человек, хранящий повествование о Каине — будет по-прежнему считать себя братом и сторожем того профессора. Возможно, он даже скажет, что, по его мнению, сторож профессору совершенно необходим.

 

Несомненно, в наши дни ситуация со спорами о браке и разводе как раз такова. Именно христианская церковь продолжает оставаться на тех же позициях, каких придерживались многие люди в прежние времена, тогда как весь остальной мир почему-то отступает от них. Но и в этом случае ссылаться исключительно на тексты будет означать хождение по верхам. И вот ключевой момент нашего сравнения: идея человеческого братства предполагает целостный взгляд на мир. Это значит, что мы будем отстаивать его, верен он или нет, при обращении к любой области человеческой жизни. Религия, наиболее строго придерживающаяся этого, будет таковой и тогда, когда останется одинока в своих убеждениях. Точно так же, как всегда найдутся среди нас упрямые люди, готовые считать это аргументом в поддержку той религии. Но любой сторонник такого взгляда придерживается его как философии, основанной не на одной цитате, а на сотнях истин. Быть может, братство — сентиментальная метафора, и я обманываюсь, приветствуя черногорского крестьянина как своего давно пропавшего брата. На самом же деле, у меня есть определенные подозрения на предмет того, кто из нас потерялся. Но заблуждаюсь я не потому, что прочитал какой-то там отрывок или даже целых двадцать: моя иллюзия отражает наличие связи, которая мне по крайней мере видится реальной. И у меня есть не только концепция брата, но и схожая с ней концепция жены.

 

Танцевать от печки некоторые считают непрактичным. Они называют это «абстрактным и академическим принципом», не принятым у деловых людей. Странно, но почему-то считается непродуктивным начинать исследование какого-либо предмета с вопроса: «А что это, собственно, такое?» У меня же подобное отношение вызывает лишь презрение, поскольку я убежден, что именно такой подход не является практичным. В моем представлении деловой человек вовсе не тот, кто выкладывает на стол пятьдесят фунтов и говорит: «Вот деньги. Я простой человек, и мне абсолютно не важно, куда они пойдут — на уплату долга, милостыню, покупку дикого быка или устройство пляжных кабинок». Несмотря на подкупающую искренность его тона, я все же погляжу на деньги и спрошу: «Что это?» И я настаиваю, что деловой человек должен знать, что это за деньги, на что они выделены, как будут израсходованы и в чем суть денежной операции. Проще говоря, что, черт возьми, задумал этот человек? Точно также я могу вопросить: «Что, ради всех святых, думает о своих действиях мужчина, собирающийся жениться?» Для начала, я поинтересовался бы, что такое брак. И ответ, на этот вопрос возможно откроет нам, что решение жениться, будь оно хорошим или плохим, мудрым или глупым, принято вполне осмысленно, не случайно и не ради какого-то эксперимента. И тут нас, возможно, осенит, что речь идет об обещании, а говоря более определенно — об обете.

 

Многие тут же возразят, что это опрометчивый обет. Мне же на это достаточно ответить, что все обеты опрометчивы. Сейчас моя задача — не выступать в защиту обетов, а дать им определение. И я подчеркиваю, что речь мы ведем именно об обетах. Во-первых, должны ли мы давать обеты, и во-вторых, какими они должны быть? Пристало ли человеку нарушать обещание? Пристало ли ему это обещание давать? Вопросы — чисто философские. Но философская особенность развода с последующим заключением нового брака в сравнении со свободной любовью вне брака заключается в том, что в первом случае человек обещание нарушает и одновременно его дает.

 

Вполне в духе той самой высокой немецкой философии, и напоминает ситуацию, когда враг отмечает нарушение всех своих прошлых обязательств посредством подписаниях новых. Если бы я взялся нарушить обещание, я бы сделал это, не давая обещаний. Не стану преуменьшать чрезвычайно важную, но и спорную природу обета как такового. Далее я попытаюсь показать, что этот опрометчивый и романтичный поступок становится единственным горнилом, в котором выплавляется внутренний стержень человечества, несокрушимая крепость гражданской позиции, холодная сталь здравомыслия. Не стану отрицать, что в этом горниле — жаркий огонь. Обет — дерзновенная и уникальная вещь. Замечу, что, кроме брачных обетов, имеются и другие: рыцарства, нестяжания, безбрачия — как у христиан, так и у язычников. Однако они вышли из моды, и люди не прибегают к ним, не видя перед собой соответствующих примеров. Самый легкий способ поставить человека в тупик — спросить, включает ли понятие свободы свободу самоограничения. Ибо дать обет — это назначить встречу с самим собой.

 

Если я провозглашу, что брак есть дело чести, меня, возможно, не поймут. Скептики с радостью согласятся и скажут, что это борьба. И это правда, но только — борьба с самим собой. В чем-то она, несомненно, героическая, поскольку слово «добродетель» (virtue) следует возводить здесь к латинскому virtus . А если говорить об особенностях этой борьбы, то она бесконечна или как минимум потенциально бесконечна. Я имею в виду, что быть верным на войне означает быть верным и в поражении, и в позоре, быть верным знамени и тогда, когда оно вот-вот будет повержено. А раз мы уже упомянули национальный флаг, то спросим: будет ли разумным отнести все это к знамени семьи? Конечно, можно заявить, что вышесказанное не относится ни к тому, ни к другому, и что пороки власти и бедствия подданных превращают дезертирство из предательского поступка в разумный. Но здесь я лишь скажу, что если бы именно этим определялся предел верности своей стране, некоторые из нас уже давно бы ее покинули.

[Радка]

Именно христианская церковь продолжает оставаться на тех же позициях, каких придерживались многие люди в прежние времена, тогда как весь остальной мир почему-то отступает от них.

Действительно, устарела

[Neta]

CЛАБЫЙ, НО ЗДРАВЫЙ ГОЛОС

 

Содружеством «Артос» впервые на русском языке издана книга Гилберта Честертона «Суеверие развода». Это сборник статей известного католического мыслителя, изданный более века назад. Об актуальности вопросов, поставленных в этой книге мы побеседовали с ее редактором Софией Анджапаридзе.

 

- Почему именно эту книгу было решено издать?

 

- Автор проекта и переводчик Адам Строк выбрал близкое и важное для себя произведение, но поскольку он не является носителем русского языка, ему пришлось позвать на помощь друзей, и образовался целый кружок увлеченных, которые в течение нескольких лет очень внимательно разбирали этот текст, стремясь в точности передать вложенный автором смысл на русском языке. Коллектив авторов с радостью встретил долгожданную публикацию, и рассчитывает в будущем предложить русскому читателю переводы и других неопубликованных в России произведений Гилберта Честертона.

 

- Актуальны ли ответы на проблему разводов, написанные в Великобритании столетие назад, для современной России?

 

- Времена, когда публиковались статьи, составившие впоследствии трактат «Суеверие развода», конечно сильно отличаются от наших. Битва за сохранение брачного союза проиграна, и в этом отношении, можно сказать, полемика Честертона устарела так, как устаревает рано или поздно любое пророчество. Позволю себе привести пример из книги: «многие сказали бы, что брак есть идеал, так же как некоторые сказали бы, что монашество есть идеал, в смысле – путь к совершенству. И конечно, мы могли бы сохранить супружеский идеал именно в такой форме. Например, показывать с благоговением на улице, на некоторых людей, как на святых, только потому, что они женаты. Вручать медаль за моногамные отношения или добавлять специальные буквенные обозначения к своему имени по аналогии с сокращениями «доктор» (Д-р) или «профессор» (Проф.). Скажем, Ж.Ж., что означало бы «Живет Со Своей Женой») или Е.Н.Р. («Ещё Не Разведен»).»

 

Этот абзац довольно точно описывает современное положение вещей, однако напоминание о том, что возможность развода – не что иное, как суеверие, и любая связь необратима (о чем Честертон говорит и в других своих произведениях, в частности в эссе «Макбеты», посвященном не только шекспировской трагедии, но и, как это ни удивительно, супружеству), важно сегодня, как глоток свежей воды в засуху.

 

Безусловно необходимо, чтобы в изменившемся мире, в котором торжествуют страсти, фатализм, и самые неприглядные последствия свободы человеческой воли, звучал пусть слабый, но здравый и чистый голос человека, который во всех своих произведениях, по меткому замечанию С.С. Аверинцева, говорил только о том, «ради чего люди живут и остаются людьми, в чем основа, неотчуждаемое ядро человеческого достоинства». Вряд ли можно придумать более актуальную тему, чем эта.

 

- Самая ли острая проблема — разводы?

 

- Понятия достоинства, чести и мужества, кажется, совершенно устарели, однако, Честертон напоминает нам что «именно особая свобода и достоинство человеческой души» отличают сынов Божиих от рабов. Для него очень существенно понятие латинское понятие virtus – то есть, одновременно и храбрость, и мужество, и добродетель. Настоящий солдат идет в бой не потому, что ненавидит врага перед собой, а потому что любит, свой дом, оставшийся за спиной, писал Честертон. Сам он по-настоящему любил дом вещей, которые невозможны, но существуют: “the things that cannot be and that are” из стихотворения «Дом Рождества», поэтому осмеливался идти против течения, исповедуя свои ценности, и пускался на заведомо проигрышную схватку. «Только рыцарство осталось ему, и достоинство гибнущей чести не дало ему забыть, что в руке у него — бесполезный, маленький меч.» Наша книжка сродни мечу, которым бился сказочный персонаж – Джек-Победитель великанов, чей образ Честертон неоднократно приводит в своих эссе. «Вот и все, что мы можем сделать, когда сражаемся с сильнейшим. Он убьет нас; мы нанесем ему незаживающую рану. Словно камушек, попавший под колеса поезда, мы сотрясем и поразим хоть на миг невиданную силу и бездумную невинность зла. А это немало.»

 

Gaudete.ru

[Марион]

Честертоновское общество (или клуб) сейчас в России существует?