Амэрио Романо. Развод

[Марион]

 

Амэрио Романо

 

Монсеньор Зогби. Патриарх Максимос на Соборе.

 

Референдум 1974 года, на котором итальянцы поддержали разводы, самым очевидным образом выразил отношение народа к этому вопросу. В то же время после многочисленных публичных дебатов невозможно было скрыть антикатолический характер разводов.

 

Враждебность современного государства по отношению к Церкви ранее не была связана с выступлениями против естественного закона, главной хранительницей которого является Церковь. В послесоборное время «дезертирство» Италии в 1974 г. и Испании в 1981 г. завершило процесс отступления европейского общества от своих религиозных корней.

 

В параграфе 89 (Iota Unum — прим.) мною была описана упорная борьба и сопротивление, оказываемое Церковью по отношению к нападкам на нерасторжимость супружества, предпринимаемыми деспотическими монархиями, часто поддерживаемыми местной церковной иерархией. В прошлом веке (XIX — прим.) были единичные примеры отступления от многовекового учения Церкви также в творениях духовных лиц, которые, однако, всегда были осуждаемы.

 

Слабость Церкви в этом отношении была заметна в Италии во время упомянутого референдума. Некоторые священники приняли участие в кампании за расторжение супружества и, ко всему еще, с согласия начальства. Некоторые епископы осудили участие священников в кампании против разводов. Патриарх Венеции восстановил в должности священника, ответственного за католические университеты, так как он высказывался за разводы. Это бегство с поля боя было очевидным и в случае подписания протокола между Португалией и Святым Престолом в феврале 1975 г., вносящего поправки к конкордату 1940 года. Конкордат этот предусматривал — принимая во внимание принцип нерасторжимости супружества, — что католические пары отказываются от права на развод и что португальский гражданский суд не может дать развод бракам, заключенным канонично. Протокол 1975 г. напомнил католическим парам, что брак нерасторжим и одновременно... признал право судов расторгать браки.

 

 

Эти изменения не были внезапными для тех, кто помнил некоторые высказывания Отцов Второго Ватиканского собора, поддерживающие разводы. Такими были восточные епископы, все еще находящиеся под влиянием учения Православной Церкви относительно супружества. Православие позволяет разводы при определенных обстоятельствах: среди прочего в случае нарушения супружеской верности одним из супругов.

 

Во время CXXXIX сессии Собора кардинал Карл Журне верно отметил, что эта практика «послабления» является историческим результатом политической зависимости православия от Византии и царизма. Его выступление было ответом на мысль монс. Илии Зогби, патриарха-викария Мелкитского в Египте, что брачный союз между несправедливо оставленным супругом и виноватой стороной должен быть расторгнут. Когда это предложение вызвало оживление на Соборе и в прессе, монс. Зогби почувствовал себя обязанным заявить в очередном выступлении, что, представляя его, он вовсе не хотел перечить принципу нерасторжимости брака. В этом случае ответ очевиден: недостаточно придерживаться какого-либо мнения вербально (здесь: нерасторжимости брака), в то же время признавая, что оно может без вреда сосуществовать со своей противоположностью (здесь: принятием развода).

 

Наиболее развернутые выступления против нерасторжимости брака были предприняты патриархом Мелкитским Максимосом IV, который более осознанно принял позицию монс. Зогби, собрав и издав впоследствии свои соборные и послесоборные заявления в виде книги. В этой работе он, естественно, не признаёт свое отрицание католической доктрины, хотя именно это он и совершает. Это подробное, скорее дисциплинарное, чем доктринальное изменение, предложенное в форме душпастырского разрешения вопроса.

 

В самом начале Максимос напоминает учение о нерасторжимости брака, торжественно оформленное Тридентским Собором как статья вероучения, прекращающая всякие дискуссии. Далее автор, используя тактику, открытую инноваторами, утверждает: “Случается в Католической Церкви чудовищная несправедливость, которая обрекает человеческое создание, призванное к жизни во всеобщем супружеском состоянии, (...) и посредством которой (несправедливости — ред.) это становится невозможным без их малейшей вины и без возможности, говоря человеческим языком, выдерживать эту аномальную ситуацию на протяжении всей своей жизни”.

 

 

Многовековая традиция Церкви, а также вся католическая догматика противится позиции патриарха. Не задерживаясь на противоречивости используемых методов, инноваторы, одновременно признавая принцип нерасторжимости, далее утверждают, что брак может быть расторгнут, как будто бы противоречивые утверждения могут сосуществовать. Утверждения патриарха выходят за границы, отделяющие свободный теологический дискурс от догматов веры. В результате он косвенно отрицает различие между страданием и несправедливостью, когда подчеркивает, что ни в чем неповинный супруг терпит несправедливость со стороны Церкви. В данном случае высказывается сомнение о действии Божественного Провидения и католической доктрины о страдании.

 

Несправедливость очевидна со стороны супруга, разрушающего союз, но патриарх видит несправедливость со стороны... Церкви. Будучи верной Евангельскому учению так же, как и естественному закону, Церковь отказывает себе в праве избавления от страданий невинного супруга. Церковь наказывает виновную сторону, лишая ее, например, Святого Причастия и отказывая в других правах.

 

Одновременно Церковь никогда не признает первенства евдемонологического блага над моральным благом либо над законом. Понятие страдающего Единого Праведника находится в самом сердце христианской религии. Поэтому Церковь не обещает свободы от страдания в этом мире, но только в будущем, смотря на страдание с точки зрения принципиально сверхъестественной перспективы, соединяющей наше нынешнее и будущее существование. Позиция патриарха в таком случае является натуралистической. Согласно католической вере Бог не определяет течение событий таким образом, чтобы праведникам хорошо жилось в этом мире, но так, что в конце земного существования они смогут получить всякое благо от Того, который сам есть Все Благо.

 

Устранение страданий не является самой важной задачей Церкви. Церковь не принимает высокомерных слов древнего философа: “Nihil accidere bono viro mali potest” (“Никакое зло не постигнет доброго человека”). И мнения современного философа, утверждающего, что «говорить о добром действии, сопутствуемом страданием, есть внутреннее противоречие». Человек должен устранить и наказать несправедливость, но каждый, невзирая на свой моральный облик, ей подвержен. Люди страдают, потому что они люди, а не потому, что они сами по себе плохие. Мину суждений, которая показывает, что все человеческое зло происходит от вины.

 

Страдание праведников не является препятствием для христианской религии и не рассматривается ею как несправедливость. Оно всегда понимается как часть общечеловеческой участи и рассматривается с точки зрения перспективы радости, источник которой в надежде вечной блаженной жизни: feliciter infelices, как говорит Св. Августин вслед за Св. Павлом. С другой стороны, патриарх рассматривает страдание скорее как несправедливость, чем как практику добродетели, соучастие со Христом, очищение и удовлетворение за личные грехи и грехи других людей. Более того, перекладывает несправедливость с виновной в распаде брака стороны на невинную Церковь.

 

 

Формула «говоря человеческим языком»

 

Так, теории Максимоса IV на тему супружества ставят знак вопроса под католической концепцией Провидения, по которой ни несправедливость, ни страдания, нанесенные природой, не в состоянии сделать невозможным ни одному человеку достижение вечного спасения, то есть цели, ради которой он был сотворен, не взирая на ситуации. Эта сложная истина касается непосредственно трансцендентности человеческой цели, а также несравнимости соотношения между евдемонологическим злом (страданием) и моральным добром (добродетелью), между страданием сего века и наградой века будущего.

 

Вспоминаются знаменитые слова Св. Павла: «Non sunt condignae passiones huius temporis ad futuram gloriam» («...нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас» (Рим. 8,18), а также: “Quod in praesenti est momentaneum et leve tribulationis nostrae supra modum in sublimitate aeternum gloriae pondus operatur in nobis” («Ибо кратковременное легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу» (II Кор. 4,17).

 

По-настоящему мы имеем дело с противопоставлением бесконечного каждому конечному количеству. На самом деле патриарх приводит чисто человеческие аргументы в вопросах веры, игнорируя таким образом учение, что невозможное человеку возможно Богу, так как для Него все возможно, согласно Христовому учению именно на тему супружества. Учение о благодати гласит, что человек никогда не принуждаем ко греху: его место в истории определяют ему конкретные обстоятельства и условия, в которых действует его воля, но которые не могут совершать его выбор. Когда патриарх начинает «говорить человеческим языком», этим самым он делает недействительным или, по крайней мере, принижает учение, подтвержденное Тридентским Собором и отвергнутое М. Лютером.

 

Запас, выраженный словами «говоря человеческим языком», является открытием мыслителей эпохи Просвещения, которые делали вид, что исправляют противоречия в христианстве, утверждая, что высказываются только лишь с человеческой точки зрения. Введение патриархом этого термина вновь не будет иметь успеха — если кто-то верит в сверхъестественную религию, никогда не может говорить только «человеческим языком» либо, другими словами, может только гипотетически говорить ad personam, а не ad rеm.

 

Не существует трех видов взглядов: справедливого, несправедливого и человеческого; нет также трех видов суждения: истинного, ложного и человеческого. Эта третья категория появляется, в основном, в речи, однако в реальности как таковой ее не существует. Каждое чувство есть или свойственное или несвойственное, так каждая оценка есть либо истинная, либо ложная. Каждое человеческое мышление и желания могут быть отнесены к одной или ко второй из этих категорий. Короче говоря, позиция Максимоса IV происходит от гуманизма, который не соотносим с католической доктриной. Христианская религия не признает промежуточного мира между правдой и ложью, вроде лимба, «подвешенного состояния», который, преодолевая искупительное деяние Христа, перемещает род человеческий вновь в отрезок перед пришествием Учителя.

 

 

В 1967 г. канадские епископы издали документ, поддерживающий закон упрощения процедуры разводов.

«Церковь, — заявили они — призванная оценить гражданский закон относительно разводов, должна брать во внимание не только собственное законодательство, но и также рассудить, что лучше служит всеобщему благу общества». В результате епископы не противостояли праву, расширяющему и упрощающему законную процедуру расторжения браков.

 

Епископы не объяснили связи между «общим благом» и увеличением количества разводов, но сказали, что «развод имеет смысл только в контексте открытой и решительной политики укрепления семейных ценностей». Похоже, что иерархи считают, что развод является способом укрепления семейных ценностей, который ведет ко всеобщему благу и имеет смысл для христиан! Несмотря на такую позицию, они никогда не будут в состоянии забыть своих братьев в епископстве, которые на протяжении последнего века были готовы даже идти в заключение, защищая христианское супружество.

 

Значение нерасторжимости

 

Отрицание нерасторжимости направлено не только на сверхъестественное право, что заявлено в кампании по проведению референдума в Италии, но также на естественное право. В позиции №67 «Силлабуса» Пий IX осудил учение о расторжимости брака как согласному моральности естественного закона. Поэтому нельзя принять аргумент, что, поскольку нерасторжимость прямо выводится из религиозной обязанности, государство имеет право расторгать союз тех, кто не считает себя связанным обязанностью такого рода.

 

 

Папа Пий IX

 

Таинство супружества есть образ и исполнение нерасторжимого единения Христа с Его Церковью. Это есть то мистическое значение, которое дает христианскому супружеству его нерасторжимость и устойчивое качество. Но также без своего сакраментального характера супружество, существующее в чистом природном состоянии, и так является нерасторжимым, исходя из существа, и его искажение до состояния всего лишь временного соединения лиц является последствием современной ментальности, ставящей человека выше закона и делающей его независимым «автономным законодателем».

 

Видимый в этом свете развод можно переформулировать как свободу супружества. Брак перестает быть чем-то, дополняемым своей собственной прикладной структурой, которой кто-либо может быть подвержен, вместо этого брак строится всецело согласно субъективному желанию. Таким образом супружество помещается в один ряд со всеми другими свободами, которых добивается современный человек. Если основание обязанности есть скорее в субъекте, а не в объекте, то в этой ситуации мы не имеем дела с приказом, а только с ни к чему не обязывающим обязательством в самом себе.

 

Утверждается, что договор, соединяющий навсегда, невозможен, так как человек не в состоянии знать, будет ли он и в дальнейшем хотеть того, чего хочет сегодня, его же настоящая воля не может быть ограничена его прошедшей волей, ныне уже неактуальной. Такой софизм Давида Юма, который, отрицая какие-либо причинные связи между очередными, наступающими один за другим состояниями сознания, объясняет человеческую жизнь как серию независимых и не связанных пунктов. Это также равнозначно отказу от свободы. Свобода — это способность выбора чего-либо, это также и способность выбора одного из своих собственных свободных действий, принятия их на постоянной основе.

 

 

Согласно Св. Фоме воле свойственно определять одно из нескольких возможных суждений. Почему воля не постоянна? Установление воли в направленности на один предмет и достижения целостности предназначения немедленно, по Аквинату, является совершенством, свойственным ангельской природе. Для человеческой воли определение и сосредоточенность, постоянно и неотъемлемо, в данном состоянии может рассматриваться как наследование ангельского постоянства через постоянно меняющуюся человеческую природу, потом как победа над изменяемостью и временем. Католическое учение о нерасторжимости есть великое торжество свободы, более того, свобода эта касается каждого.

 

Это значит, что каждая попытка изменения этого учения — «говорение человеческим языком» — является одновременно уменьшением человеческого достоинства. Через свое непримиримое постоянство и нерасторжимость супружество возносится даже над торжественными религиозными клятвами. Последние имеют ту же самую сущность: воля «делает себя жертвой... и (делает это) собственным действием», но являются менее совершенными, чем супружеская клятва, так как от них можно отказаться. Особенно в послесоборной Церкви освобождение от клятв возможно, что низводит их на более низкий уровень по отношению к тому уровню, на котором основан постоянный союз жизни в супружестве.

 

Применение нерасторжимости супружества, тесно связанного с моногамией, может быть желательно с точки зрения социального и психологического обоснования, обусловленного и эвдемонологически, и деонтологически. Основные аргументы — это, среди прочего, реальное количество мужчин и женщин, способных создать семью, потребности общества в новых поколениях, потребность контроля изменений человеческих желаний и потребность воспитания детей. Даже если оставить в примечании вопрос сакраментальности и Божественного права, существенная причина нерасторжимости брака глубоко духовна. Супружество — это абсолютный дар себя, который один человек дает другому, через который два человека разных полов соединяются так целостно, насколько это возможно согласно закону разума. Это единение обусловливает любовь, которую все люди в себе развивают взаимно, присоединяя к этому естественное влечение между женщиной и мужчиной.

 

Пока напрашиваются два заключения. Во-первых, нерасторжимость есть последствие моногамии, а моногамия есть последствие целостности взаимного дара двух человек, solus ad solam. Эта абсолютность является выражением полноты любви Божией. Во-вторых, как развод является подчинением страстям и, — как можно добавить — причиной которого является деградация человеческой природы, так запрещение Церковью разводов указывает на ее Божественный характер и ее приверженность к истине.

 

Церковь оберегает нравственное учение, высшее и более совершенное, чем в других религиях и философских системах. Все они рассматривают высокие нормы Церкви, как невыполнимые на практике. Церковь же может устанавливать такого рода идеалы и образцы, так как обладает более благородными представлениями о человечестве, способного к наивысшему моральному совершенству. Эта идея опирается на осознание большей моральной силы, которая одновременно требует высоких идеалов и дает способность и мужество к их исполнению.

 

[Из ежеквартального журнала "Молись за нас", № 29 (2006), см. Romano Amerio, Rozwod // Журнал «Zawsze Wierni», 2002.1(440), пер. с польского]

 

Источник

[Neta]

Перевод ваш, Марион?

[Марион]

Перевод ваш, Марион?

Да нет, что Вы, конечно же нет.