Перейти к содержанию

Ученый-христианин в секулярном мире


Neta
 Поделиться

Рекомендуемые сообщения

UdQZCyRnJJ8.jpg?size=807x454&quality=96&sign=3804c0172667569fe2370cc87c5d3d50

о. Павел Крупа. фотография М. Фатеева

 

На вопросы о месте верующего ученого-гуманитария в современном мире, свидетельстве и миссии, языке и диалоге со светским обществом – а также, конечно, о Фоме Аквинском и спасении душ отвечает о. Павел Крупа. О. Павел – доминиканец, медиевист, томист, автор многочисленных научных работ по истории средневекового богословия, в 1997–2010 член Commissio Leonina, в 2010 – 2016 – директор Института томистских исследований в Варшаве. В настоящее время – декан северного региона Архиепархии Божией Матери в Москве, служит в приходе святой Екатерины в Санкт-Петербурге. Задавала вопросы петербургский медиевист Анастасия Паламарчук.

 

- Отец Павел, в проповедях мы часто слышим фразу: «каждый может проповедовать Христа своей жизнью». Некоторые вещи понятны сразу: нужно с любовью относиться к ближним, помогать тем, кто оказался в сложной ситуации, участвовать в благотворительности, прощать врагов – в общем, все по катехизису. Нас также призывают свидетельствовать о нашей вере в повседневных делах и на работе. Кажется, что некоторые работы просто созданы для проповеди Христа: врач помогает больным, учитель воспитывает молодежь в правильных ценностях и так далее. Ученый же – особенно ученый-гуманитарий - существо для общества довольно бесполезное. Он занимается чем-то в высшей степени абстрактным и пишет мало кому понятные статьи или книги. Как он может проповедовать – или свидетельствовать – на своем рабочем месте, особенно если его занятия не связаны напрямую с богословием?

 

- У меня на эту тему появляется много ассоциаций. Первая - с тем временем, когда я приехал в Париж в 1992 г. учиться в Практической школе высших исследований. Это абсолютно светское учреждение. Она очень особенная: она была основана как одна из целой сети практических школ в середине XIX века, в ней нет лекций, тебя принимают на семинар конкретного профессора и ты работаешь над собственной научной темой.[/color]

- Система практических школ, насколько я помню, была создана именно для того, чтобы создать во Франции альтернативу университетским корпорациям, которые своим возникновением были обязаны католической церкви.

 

- Совершенно верно. Эту часть, так называемую «Пятую секцию», для изучения религиозных сюжетов, основали намеренно как противовес Католическому институту и Протестантскому институту, которые были открыты чуть ранее. Целью было создать абсолютно светскую науку о религии.

 

- Здоровую!

 

- Да, и получилась отличная школа. Там преподают, учат, делятся своим опытом самые лучшие профессора, лучшие в своих областях знания. Среди них есть и католики, и иудеи, и протестанты, и мусульмане. Много лет – не знаю, как теперь, но в мое время точно – там был негласный договор о том, что в этой светской школе ректоры меняются по своей религии, то есть если один ректор был протестантом, после него может быть выбран католик, следующий, например, атеист, потому что там работали и атеисты. Этого никто официально не говорил, но правило соблюдалось. Было запрещено приходить в священническом одеянии, в рясе или в хабите, никаких значков, крестов. Но при этом все совершенно точно знали, кто есть кто.

 

- А как понимали, кто есть кто?

 

- Если преподавал священник – скажем, Робер Армогат, который преподавал историю французского богословия XVII-XVIII века, все знали, что он священник, потому что он был известной личностью. А что касается других – понять, «кто есть кто», помогала сама школа, сами семинары. Они могли быть огромными: у Алена де Либера [историк средневековой французской философии - А.П.] на семинаре присутствовало сорок человек, к другим ходило человек десять; очень часто после семинаров мы шли выпить кофе, или пива, чтобы продолжить обсуждение, чтобы поговорить. Можно было пообщаться во время перерывов. Так и становилось ясно, что Оливье Бульнуа [историк средневековой философии и теологии – А.П.] – католик, очень «классический» католик; Ирен Розье [исследователь наследия Данте и Ренессанса XII столетия] придерживается реформированного, либерального иудаизма, а Жильбер Даан – мне кажется, один из самых лучших ныне живущих специалистов по богословию, по священному Писанию в эпоху Средневековья, который занимался христианской, католической экзегезой – было ясно, что он ортодоксальный иудей. Был ныне покойный Жан Жоливе [медиевист, философ – А.П.].] – все понимали, что он агностик, классический марксист, испытывавший огромное уважение к религии, ведь он изучал богословие XII века. Он изучал и ислам – часть занятий были «латинскими», часть – «арабскими», и к нему нередко обращались мусульмане для подготовки критических изданий арабских текстов. Он был очень хорошим человеком, ко мне прекрасно относился, хотя знал, что я доминиканец. Там все знали, что я доминиканец, хотя я ходил в галстуке, но с людьми общаешься, и ....

 

- Я неоднократно встречалась с мнением, что верующий не может быть полноценным ученым, поскольку его видение той или иной проблемы всегда будет определяться религиозными взглядами – особенно если дело касается знаковых сюжетов, ну, скажем, русских революций или других болезненных тем. А если человек еще и явно участвует в церковной жизни, многие воспринимают это в лучшем случае как некую странность.

 

- Нет, такого не было. Во Франции развито искусство беседы, в нем допускаются небольшие выпады, особенно если они юмористические, еще лучше – иронические, но обижать кого-либо недопустимо.

 

- При этом Франция – очень секуляризованная страна.

 

- Абсолютно. Я вернуь к модели моей Практической школы – возможно, она не была идеальной, но там выработалась и существовала традиция мирного сотрудничества. Все знали, что у каждого есть своя вера, идеалы и даже идеологии, но также все знали, что собрались здесь заниматься наукой – будь то изучение религии, богословия или текстов. Мы занимались всем этим как ученые, с уважением к тексту, к предмету, который изучали – а также с уважением к нашим коллегам, работавшим рядом.

 

Еще одно воспоминание. Во время своего первого пребывания в Париже я попал на большой конгресс, посвященный средневековому гуманизму. Человек сто, может, и больше. Среди прочих там присутствовал отец Батайон [Луи-Жак Батайон – доминиканец, выдающийся специалист по средневековой схоластике и наследию Фомы Аквинского – А.П.]. На этом конгрессе было довольно много священников – иезуитов, епархиальных, разных; и ко всем обращались «месье» - «Вы», «господин». И только к одному обращались «отец» - это был отец Батайон. Для меня это показательный пример. Отец Батайон – один из самых замечательных специалистов в области палеографии, текстов святого Фомы Аквинского, в сфере текстовой культуры Средневековья. Он был известной фигурой, довольно много печатался, и всегда публиковал очень короткие статьи. Он не написал ни одной книги, но в каждой статье совершал открытие. Люди часто к нему обращались, и он любого принимал – отвечал на письма или встречался лично.

 

Необыкновенный ученый. Он не считал себя «священной коровой», или кем-то всезнающим. Когда ему было уже за девяносто, а приходили на прием молодые ученые, он просил обращаться к нему на «ты»: «не надо этого “отец”, мы коллеги». Делился всем, что знал. Множество диссертаций было написано потому, что он что-то автору подсказал, обратил внимание на какой-то сюжет. И люди бывали этим потрясены, потому что в сообществе ученых зависть, увы, всегда существует. А он делился, отвечал, не воспринимал самого себя слишком серьезно, а с другой стороны был отличным, тонким специалистом. Для меня это свидетельство того, что может делать священник в научном сообществе.

 

Я встречал и замечательных мирян – например, Зофия Влодек, польский медиевист, была глубоко верующей женщиной. Я знал, что она верующая, потому что видел ее в храме, но лишь много лет спустя узнал, что она помогает бедным, причем лично; что занимается благотворительностью. Но, повторю – одновременно это ученый высокого уровня. Она не говорила с людьми о Боге напрямую. К ней приходили как к ученому и открывали для себя прекрасного человека. Если представлялась возможность – либо ей задавали вопрос, либо как-то иначе – тогда она рассказывала о вере, но очень тактично. И мне кажется, что самое лучшее свидетельство или проповедь – это то, что мы в своем деле являемся профессионалами.

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

rDh7J5jQQFs.jpg?size=807x454&quality=96&sign=f862c37b3dde10ad5ff581df914240ee

фотография М. Фатеева

 

- Но, говоря словами Писания, «не так ли поступают и язычники»? Я знаю много прекрасных специалистов, которые с огромным уважением относятся к религии и верующим – так как с уважением относятся к каждому человеку. Их можно назвать гуманистами в высоком смысле слова. Рядом с ними я, верующая, могу только оплакивать собственные слабости – сплетни, невнимание к студентам, все типичные «академические» грехи. Вижу, как многие студенты, совсем молодые и абсолютно далекие от Церкви, занимаются благотворительностью, правозащитой, разными экологическими инициативами, христианам бывает до них далеко. Что Вы можете сказать по этому поводу?

 

- Я тоже часто слышу такое мнение: не-христиане дают хороший пример, а христиане – плохой пример. Ответ очень простой: да, есть и такие, и такие. Но мне кажется, что главное отличие верующих ? мы знаем суть. Святой Августин в сочинении «О христианском учении» говорил примерно так: человек, который много знает – образованный. Человек, который знает суть – мудрый. Я думаю, что этот текст создал европейскую культуру. Христиане сомневались: нам нужно учиться светским наукам или не нужно? А если нужно, то зачем?

 

- Ничего не изменилось до сего дня.

 

- Совершенно ничего не изменилось! Августин говорит: во-первых, учитmся можно, и христианину не нужно бояться науки. Наука помогает быть образованным, но она также помогает человеку постигать Божью Истину. Бояться нет причины, потому что верующий знает суть. Христианин знает: все, чему мы учимся, все, что мы изучаем – это дар. Ну вот, например, историк. Историк не творит историю. А физик не творит природу. Он ее открывает, и знает, от Кого происходит то, что он открывает. Августин говорит так: христианство, благодаря Божьему откровению дает науке уверенность, в Ком берет начало тот или иной изучаемый предмет. Это и есть знание сути. Мне кажется достаточным такое объяснение: мы учимся и учим с верой, что во всем этом процессе проявляется не только существование, но и мудрость Бога, и Его любовь. Если кто-то захочет принять это – то воспримет, если нет, то нет, он свободный человек. Возможно, я наивен, но думаю, что мудрый человек – если он мудрый неверующий – никогда не будет смеяться над верующими. Он может их не понимать, может сказать «это не мой путь», но высмеивать никогда не будет, потому что сфера религиозного в человеке заслуживает уважения. Это естественная часть человека, нельзя сказать: «я принимаю его, но без его веры». Если я так поступаю, я не мудрый, я глупый. Я уважаю не веру как таковую, а религиозную часть жизни конкретного человека. Думаю, что нам – ученым, преподавателям, учителям достаточно, если по нашей работе будет видно, что мы делаем ее во имя Отца, Сына и Святого Духа. Все остальное – дело Бога. Не мы спасаем, Он спасает, мы – только инструменты. Если через нас Он к кому-то приходит – прекрасно. Если Он пойдет другим путем – Он свободен.

 

Я знаю прекрасных неверующих. Но как говорит святой Августин, а святой Фома цитирует его в своем Комментарии на Символ веры – самая совершенная добродетель без веры не имеет никакого смысла. Когда люди это читают, то говорят: какой ужас, как так можно? А для Августина это совершенно естественно: она не имеет значения на уровне благодати, на уровне духовной жизни, потому что для духовной жизни нужно, чтобы возникла связь, чтобы сердце открылось для Бога. Мы можем быть абсолютно праведными, абсолютно воспитанными, абсолютно толерантными, но не факт, что все это даст нам жизнь вечную. Потому что жизнь вечная – это дар.

 

Понятно, что Августин провоцирует, но в своей провокации он прав. Мы часто делаем ошибку, когда говорим: «он был хорошим человеком, он попадет на небо». Этого недостаточно. Мы надеемся на жизнь вечную для такого человека, потому что верим: все добро исходит от Бога, Он один есть Добро. Я надеюсь, что хорошие поступки, которые человек на протяжении жизни совершает, добродетели, над которыми он работает, подготавливают его к тому моменту, в который ему будет предложен Дар. Не знаю, когда. Возможно, в этой жизни, или сразу после нее. Человек умирает и встречает Иисуса. Иисус говорит ему: здравствуй, я Иисус Христос. Человек отвечает: о, я Тебя узнаю! Я что-то припоминаю, и Ты мне нравишься! Иисус ему говорит: пойдем дальше вместе? Ну, пойдем. А может быть и так: умирает верующий, встречает Иисуса, и спрашивает: а Ты вообще кто такой? Я Тебя не узнаю.

 

Один из моих главных наставников – Зенон Калужа, медиевист, поляк, проживший всю жизнь в Париже, неверующий. У него учились многие, в том числе священники, поскольку многие священники занимаются историей Средних веков. И когда он замечал, что кто-то из них недобросовестно относится к работе, или занимается плагиатом, то такие поступки для него были как бы анти-свидетельством. И тогда неважно становилось, сколько человек молится, может быть, тысячи розариев читает: если Зенон видел нечестность в работе, он страшно огорчался. А если встречал христианина, который работал хорошо, то говорил в таком порядке: «он прекрасный специалист, и какой верующий человек». Поэтому мне кажется, что нет необходимости как-то специально свидетельствовать или проповедовать: достаточно быть специалистами, профессионалами.

 

 

uwK_5l-4Rnw.jpg?size=807x454&quality=96&sign=ff9b3a66248bfbee59a76212414009a2

фотография М. Фатеева

 

- Мой последний вопрос я для себя назвала «соблазн святого Доминика», который, как известно, говорил или с Богом, или о Боге. Мы, конечно, больше болтаем о Боге, чем говорим с Ним Самим. Как мне кажется, в нашем российском церковном сообществе мы создали для себя круг «безопасных» и привычных благочестивых тем, в котором вращаемся, и столь же уютный привычный внутрицерковный язык, которым обращаемся к тем, кто уже и так давно «свой». Так возникает, если хотите, хрустальный замок, а если хотите – гетто. Может ли тот язык, тот опыт, который мы приобретаем на светских работах, обогатить церковную жизнь и вывести за пределы зоны комфорта?

 

- Я бы сказал, что не только может, но и должен. Профессиональный язык должен не только нас обогащать, он должен стать инструментом

нашего общения с миром. Возможно я как историк, который занимается историей идей и работает с прошлым, не лучший пример в установлении диалога с современной философией. Но я скажу вот что: мы увлеклись Фомой Аквинским. И он был бы очень удивлен нашим поведением. Ведь что сделал святой Фома: он обратился к языку своего времени, языку философии, языку логики, языку богословия – самому современному.

 

- А ему сказали: ты модернист!

 

- И не только это. Но, взяв самый современный язык, он начал объяснять Евангелие. А что делаем мы? Мы уже почти восемьсот лет изучаем Фому Аквинского и его язык. А вот разговаривать с нашей собственной эпохой, использовать современный язык, чтобы объяснять ту же неизменную тайну Бога нам удается совсем не так хорошо. Фома бы, наверное сказал: оставьте меня в покое, я, конечно, написал немало умных вещей, а что у вас? Как вы говорите? О чем вы думаете?

 

Я постоянно возвращаюсь мыслями к очень драматичной ситуации, произошедшей с одним из моих братьев несколько лет назад. Шла дискуссия о проповеди, о богословии, и этот брат сказал: а мы действительно должны всех научить философии Аристотеля, чтобы объяснить Евхаристию? Вопрос повис в воздухе. Воцарилась глубокая тишина. Я не присутствовал при этой сцене, но ответил бы так: ну конечно же да! Найдите что-то лучше. Я, конечно, говорю как томист, но, с другой стороны, прекрасно понимаю его беспокойство, ведь у нас лучших, более универсальных инструментов пока не видно. Метафизику нужно изучать, но часто бедные семинаристы смотрят большими глазами и не понимают, за что им в жизни этот предмет. А он, между прочим, для понимания Евхаристии. Что такое сущность, что такое существование, субстанция и так далее. А они не видят связи.

 

Нам, историкам, которые занимаются прошлым и даже позапрошлым, в каком-то смысле проще, в наш профессиональный язык проще входят понятия, связанные с христианством. Но для тех, кто занимается современностью, проблема языка, на котором сейчас говорит молодежь, огромна. Я уверен, что христианские, католические ученые должны заниматься именно этим: говорить языком своей науки для того, чтобы выразить, показать те ценности, которыми они живут.

 

- Отец Павел, большое спасибо за интереснейшую беседу!

 

Беседовала Анастасия Паламарчук

 

Gaudete.ru

Ссылка на комментарий
Поделиться на другие сайты

Для публикации сообщений создайте учётную запись или авторизуйтесь

Вы должны быть пользователем, чтобы оставить комментарий

Создать учетную запись

Зарегистрируйте новую учётную запись в нашем сообществе. Это очень просто!

Регистрация нового пользователя

Войти

Уже есть аккаунт? Войти в систему.

Войти
 Поделиться

×
×
  • Создать...